«Сколько грима легло на лицо гордеца…»
Сколько грима легло на лицо гордеца,
На его длиннопалые руки,
Только б не было видно под маской – лица,
Что сокрылось от нашей докуки;
Лишь бы трогали сердце смиренье слезы
Да безропотность сгорбленной позы,
Лишь бы мрачный раскат бутафорской грозы
Устрашал, как живые угрозы.
Но когда отойдет золотая пора,
Отшумят сумасшедшие воды,
Он получит на паперти зла и добра
Роль холопа бездомной свободы.
И по нервам смычок – острота и порыв –
Жёг, как по сострадающей скрипке…
Но едва, на подмостках ночных отпарив,
Ты стираешь подобье улыбки,
Вместе с нею стирается грим, и тогда,
Обнажая свое рукотворство,
Из-под краски и пота, игры и труда
Проступает личина актёрства.
Не оно ли тебе нашептало: «Гуляй
По земному бескрайнему полю,
Ну, а если когда и наткнёшься на край,
Никому не вверяй свою волю.
Всё, что надо, – бери! Всё, что хочешь, – твори!
Вещий суд с лицедея не взыщет…
Отмыкай родники, воздвигай алтари,
Оставляй за собой пепелища.
И, по-рысьи вперяя зрачки, как клещи,
Ощути в себе силу колосса,
Плетью рваного ветра по остьям хлещи,
Осыпая сухие колосья.
Но когда отойдет золотая пора,
Отшумят сумасшедшие воды,
Ты получишь на паперти зла и добра
Роль холопа бездомной свободы».
* * *