РАЗГОВОР С ДРУГОМ
Друг мой, позволь говорить с тобой:
может, тебе, как и мне
это сможет души облегчить боль,
снять напряженье в дрожащей струне.
Я не поведаю о беде,
и не стану искать ответ
там, где рождения отблеск, где
мы расставались на сотни лет.
И я не накрою праздничный стол,
мы праздновать не должны:
слишком много было сожженных сёл,
слишком много было войны.
Пусть же обычным, как этот день,
будет, как и всегда,
наше свидание после дел
и трапеза, хлеб и вода.
Если ты молод, будь мне брат,
если же стар – отцом…
Я не гадаю, кто виноват
в сказке с счастливым концом:
сказки мы знали совсем не те,
и не жалели о них.
Мы подходили к последней черте,
смотрели, как омут тих.
Мы оставались во тьме, в лесах,
чтобы себя понять,
чтобы ночами изведать страх
и побороть его, вспять
не возвращаясь, – только вперед,
туда, где кончался лес,
превращаясь в закат, и течением вод
несло нас с обжитых мест…
Мы измеряли собой беду,
перечеркнув пути.
Вслед нам безумный ветер дул,
силясь за нами пройти,
вслед нам срывались ветки с берез
и рассекали дождь…
Ты не запомнишь цвета всех гроз,
даже если под ними идешь.
Ты хотел видеть всю землю, мир,
будто летя над ним…
Это случилось в единый миг,
то, что в преддверье зим
мы испытали однажды. Знать
об этом тебе невмочь.
Ты все смотрел из окна на гать,
следя, как спускалась ночь…
Ночи той облик тебе знаком
до боли сердечных вен,
и ты не подумаешь больше о том,
что было бы, если бы плен
не кончился, если бы ты не мог
снова заговорить…
Что было б тогда – знает лишь Бог,
когда пресекает нить.
Прости, что язык так косен и нищ –
тайны в нем нет никакой.
Только лишь временных наших жилищ
не обретенный покой.
Только прошедшего гулкий звук,
как по пустому дну.
Холодно, темень на всем вокруг,
если в себя заглянуть.
Нынче совсем не те времена,
хоть и похожи дни.
Утром туманы стоят как стена,
как воспоминанье о них;
дней тех неведомых голос слаб,
как отражение лун,
и ни господин, ни его раб
не знает тех дней канун.
Может, ошибки вытоптан след
в поле других вестей.
Мы их не ждем, и для нас их нет,
как писем не ждем и новостей.
Слушай же голос ветра в ветвях,
за которым скрывается стон,
Он не покинет тебя в твоих снах,
и ты знаешь, как вечен он.
Так разведи на полу огонь
в полукруге камней очага.
Будет легок и краток твой сон,
сойдя на души берега.
В этом сне ты увидишь алый свет
и игру огнецветных птиц.
Пламя прольется, стирая след,
и, не найдя границ,
оно откажется бунтовать
и ляжет покорно ниц,
и не придется уже срывать
печать с непослушных страниц…
Если мы будем как лён белы
и, как раскаявшийся, мертвы,
ангелы на острие иглы
соберутся гнездо вить.
Средневековую сказку о них
мы как о себе прочтем.
Ты прости, что нет сил о другом говорить
под этим вечным дождем…
Ты не бойся. Для времени смерти нет,
для вечности тоже – нет.
И если нам только узнать ответ
на вопрос, что в глубинах Вед
Бог задает ученику,
как загадку – ребенку мать,
мы бы бросали игральный куб,
чтобы себя проиграть.
Ведь, даже на карту поставив все,
не обратившись вспять,
мы все равно с тобой унесем
то, что нельзя нам брать,
и, даже опомнившись от обид,
мы заглянем туда,
где некого больше во всем винить,
когда обретаешь дар.
Самое легкое – это бунт
перед Его лицом.
Нас соберут, как единственных, в путь,
мы же считаем, что это сон.
В этом пути мы не знаем мер
нашим застылым дням.
Ты сохрани как на память меч
в драгоценных ножнах ран.
Если ты помнишь – будь одинок
и не о чем не жалей.
Твоим собеседником будет лишь Бог
в цветущих пространствах полей.
Твоим пристанищем станет мир,
а не один дом.
Если же путь тебя утомил,
не вспоминай о нем.
Снова стань, как младенец, наг,
снова с первого шага начни,
и на перекрестье увидишь знак,
в который сплелись огни.
Тот знак – безразлично, чем будет он,
только бы он был.
И будешь стоять, на всю жизнь пригвожден
к земле глазами светил.
И ринется вспять колесница лет,
звеня колокольцами дум,
а вечный старик подаст совет
в небесах прародителю душ.
Когда б ты знал, что придется стерпеть
и что – навеки забыть!
Ведь жизнь прожить, как и песню спеть –
не то, что время остановить,
не то, что застольем встретить смерть
и до крыльца проводить…
И колокол будет с башни смотреть,
затихнув, не в силах бить.
Много ли нужно, чтоб поразить
врага, или чтобы изведать плен,
когда сквозь ребра ветер сквозит,
запутан в тенетах измен,
и если скатиться пылью со стен,
не оставляя взамен
защиты, до основания вен
почувствовать множества жизней крен? –
Ведь это случалось уже не раз,
и не однажды судьба
не отводила безумных глаз
от пыточного столба.
И если ты не боишься мук,
в горниле огня ничей,
тебя уже не потревожит стук,
пробившись сквозь сон, твоих палачей.
Но страх – за будущих – все же есть,
за то, что случиться может и впредь,
что станут снова костры гореть,
что снова заблещет медь,
что будут гоненья, болезнь, война…
Я пытаюсь судьбу об одном умолить:
чтоб иметь силу делать то, что должна,
иметь возможность творить.
Только бы, снова изведав дно,
в горе не выдать чувств,
и даже под пыткой помнить одно:
не дай мне, Боже, дойти до кощунств! –
Друг мой, позволь говорить о том,
и за откровенность прости.
Но по этой земле – во весь окоем –
всюду кресты, кресты…
Может, я стану спокойней, узнав
о жизни других людей.
Может быть, друг мой, ты все-таки прав,
благословляя день,
ведь это привычка – от бездны дна
не отводить взгляд.
Может, я все-таки не одна,
может, нас всех хранят.
Знаю, причины есть и теперь,
чтобы благодарить.
Мне не однажды открыли дверь,
не раз протянули нить.
Знаю, спасали меня не раз,
и не сужу ни о чем.
Нас укрывают в смятенья час
за хранящим плечом.
Мы вместе сражались спина к спине,
но позволь принять свой последний бой,
сказав: если ты доверяешь мне –
не заслоняй собой.
Память? – Ты знаешь, она сильна,
это двойная жизнь.
Ты знаешь, как непреклонна она,
чтоб без нее обойтись.
Все же, не замыкаясь на ней,
прошлого не теребя,
и в круговерти сегодняшних дней
можно стать человеком, познавшим себя.
Взойти, не надеясь, на гору дней,
и не смотреть вниз,
и не считать упавших камней,
когда рвется в ничто мысль…
Если разбудишь потухший вулкан,
он закипит втрое сильней.
Если заденешь заживший шрам,
станет еще больней.
Разбередить так легко беду,
чтобы она пришла.
Если родится солнце в аду,
оно не запомнит зла.
Оно пройдет свой извечный круг,
заставив сам ад цвести.
Это помнить надо, мой друг,
на каждом шагу пути.
Благодати не уберечь,
только достойным послав: она
льется везде, как льется речь,
как поток, как волна.
И думаешь часто: зачем весь мир
лелеять подобно тем,
кто отвергнет его варварский пир,
всю непрочность его систем…
Боже! Зачем в предпоследний миг
Ты все же остался здесь,
здесь, где мятется нестройный крик
и заглушает весть,
где без разбора, без чести, без
воли людская муть…
Но милосердие есть у Небес,
и невозможно вздохнуть
при таком напряжении. Видит Бог,
миру нужна мечта.
И неизвестно, чью душу в залог
потребует пустота.
Я видела сон однажды, мой друг,
и не могу забыть:
кто-то спустился на адский круг,
чтобы Его врага простить.
Враг этот сжег себя дотла
и возродился вновь,
чтобы из сердца его текла
новая, светлая кровь.
А в космосе духи вершили суды
на перекрестье звезд,
и то, что исчезло, как едкий дым,
новой звездой родилось,
чтобы пройти от начала рек
к морю слиянья душ,
и реки в нем соединятся навек,
одолев жестокую сушь…
Ты слышишь музыку? –
Я думала, что жаль,
когда за звуком звук она преходит,
когда порыв «остановить мгновенье»
противоречит жажде длить поток
в душе раздвоенной,
а музыка творит свои миры,
как кружево, как дым… Лучи вселенской лиры
дробятся в звуки, нисходя от струн,
как бы на дно великого колодца.
Миры умрут, как звуки, исчезая,
ведь каждый мир не более, чем звук,
а музыка все длится, будет длиться
и не прейдет, пространство преломляя
в себе, преображаясь – и оставшись
Все той же… Отче, позволь,
не отвращаясь, не отводя взгляда, –
чтобы утишить стон Земли,
этой трагической ноты ее торжество и печаль,
странную быль, – позволь,
что бы отныне и впредь ни случилось,
все претерпеть,
в сердце вместить мировую боль, –
отныне и впредь…
Дай мне помочь
поднять и сберечь, –
это не важно, по мере сил или нет,
это не страшно, ведь не остановишь
течения звуков,
не исчерпаешь гармоний миров благодать…
Только б отдать
из недр планетарных – в Твои берегущие руки –
души детей нерожденных, души ушедших…
В поблекших полях догорает свет.
Склонившись, чтоб сжечь их,
прошедшего полупрозрачные тени,
я отправляюсь прочь,
туда, где уже не приветишь друга,
где начинается ночь,
где алого пламени бледный след
отразится в заре,
где мы преломили предвечный хлеб
у истока рек,
чтоб, не осуждая, не бередя
тех, кто лишился сил,
донести свою ношу, и уходя
благословить мир.
Август 2001, октябрь 2001.