АРМЯНСКИЙ АЛФАВИТ
Сэде Вермишевой
I. «По каким растительным канонам…»
По каким растительным канонам
мне понятны в корне и всерьез
прописи кавказских строгих гроз,
где на бирюзовом и зеленом
лихо, пьяно, с солнечным наклоном
жмется почерк виноградных лоз?
Азбукой разбросаны повсюду
горы древних гласных…
Камень, пой!
Отче наш,
урок открытый Твой
пемза, туфы, золото и руды,
как ученики согласные с Тобой,
на зубок зубрили под землей.
Строк бегущих черные коровы,
добрые стада кариатид,
все – крупнорогатый алфавит,
бессловесный, тучный и суровый,
текстом стать под утро норовит.
Только звук божественный привит.
И Месроп Маштоц* как зоркий книжник,
переводчик снов, из первых рук
грамоте учил и требовал наук
и от малых, сирых, старых, и от ближних…
Пляшут буквы, не смыкая круг,
в каждой плач и чернокрылый крунк.*
II. АРАРАТ
С облака на облако, ночью вороной,
утром серым в яблоках, белым днем
пролечу нагорьем, розовой страной,
где вулканы сонные подо мной
дышат перегаром и огнем,
сны пасут заочные хоть куда:
пастухов библейских в рог согнем…
В топоте копытном бараньи стада,
блеянье, мычание за окном,
страхи крутосклонные за спиной,
тварей допотопных рев и рык.
Где тут залежался старый Ной,
где его вершина, мужеский кадык,
яблоко Адамово?
Развяжи язык
в каменных раскатах, без костей,
только бы незванных не было гостей…
Я под этим небом выбрала ночлег
с краешку, калачиком, но в ковчег.
III. ГЕГАРД
Как два кота с учеными глазами,
два стражника самих себя с усами
на жесткой привязи семнадцати веков
несут хвосты и службу в панораме
событий грозного Кавказа, лишь бы в храме
источник не иссяк…И никаких замков.
Лишь агнец и орел под их прицелом,
лишь сон и дух, что в камне дышат белом,
во что упертая ударилась молва,
доходчивая в частности и в целом…
Звериным миром и святым приделом
встают два дико верных льва.
И тем, кто зол и юн, и тем, кто стары,
ни мора, ни резни, ни кары.
Гегард, Гегард, от жажды не умру!
Сбивая в кучу звезды, как отары,
мне пастухи читали про хачкары.
Гегард, Гегард, не страшно на миру!
IV. ЭРЕБУНИ
Месяц, отуреченный с ножиком в кармане,
ночью одураченный, простаку сродни,
знал, что я уснула камнем в Ереване,
легким теплым туфом, в туфлях на диване,
а проснулась – где? – в Эребуни.
Пресного рассвета раскатала тесто,
прямо из тондыра* – жаркий сытный день
грубого помола. Пусто свято место?
Свежеиспеченная,
я как есть невеста,
видишь, под чинарою?
Не моя ли тень,
тоже горькоглазая, с мертвыми руками?
Что ей пел задумчивый молодой дудук*?
Мимо пронесли мацони с пирогами.
Новый месяц круть-верть новыми рогами,
слышишь,
в моем сердце новый тук, тук, тук…
V. АРАГАЦ
Потухший, но четырехглавый
не пес, не ящер, не рогат,
в коросте беспробудной лавы,
огнеязыкой – в прошлом – славы
почти не дышит Арагац,
и зря к подошве липнут степи,
на бедрах – пьяный виноград…
Как нелюбимый меньший брат
он больше всех любил на свете
того, чье имя Арарат,
того, кто так рванул на старте,
приняв на грудь – о, великан!
потоп всемирный, как стакан
святой воды…
Но на армянской карте
всех выше Арагац,
сторожевой вулкан.
Весь вид его, не знающий преград,
трагических финалов и прелюдий,
всё говорит, что меньше – только люди,
а выше – только Арарат.
2003–04, Ереван-Москва