НЕМЕЦКАЯ ПЕСНЬ
В зале Людвига вновь перед напевами,
Что французы спасли, ожил дух Вальтера
И предстал пред мужами,
Швабский трон просветившими.
Тихо стерли они плесень и пыль веков
С древних красочных строк. И раздались в тиши
Арфы нежные звуки,
Звон пчелиный напомнив им.
И восстал тут герой Бодмер из Цюриха,
И гроб песен взломал мощной десницею –
И с величием прежним
Зазвучала тевтонов речь!
И развеялись вмиг запахи плесени,
И воскресли из строк души былых певцов,
И в сиянии лунном
Пригласили на танец дев;
И в прозрачной ночи пили росу они
Из фиалки лесной или из аленькой
Гиацинтовой чаши
И из рюмочки примулы.
Там – огнем голубым светит ольховая
Вырезная листва, и сквозь нее блестит
Ключ, журчащий прохожим
О заветных сокровищах…
И сливались в одной нежной гармонии
Звуки – словно в лесу кто-то наигрывал
На божественных струнах,
Умолкая и вновь звеня.
Миллер, ты ведь не раз в древних развалинах
Слышал звуки, на речь странно похожие,
Да и ты этих духов
Хельти, слышал в дни юности!..
Вы не знали тогда, чьи это образы
Вам являлись порой в грезах – и пели вам
О блаженной отраде,
Тщетной ложью не тронутой.
С чем сравнить эту песнь? Может быть, с трелями
Устремленного ввысь вешнего жаворонка,
Что звенит над полями
И лугами зелеными?
С чем сравнить мне ее? С розовым вечером
И с луною, что ждет трель соловьиную?
Соловей, не из той ли
Песни грусть твоя светлая?
Вот – звучит она вновь с ласковой нежностью,
По лугам и холмам с ласковой нежностью,
И на ветке цветущей
Соловей умолкает вновь.
Эту песнь пел и Глейм: Анакреон ему
Золотой барбитон отдал. И пел ее
Хагедорн за бокалом
Под гитару Британии.
И поют ее вновь пухленьких дев уста
Там – под милый клавир, здесь – в сонной рощице,
Оглашаемой эхом
В тишине летним вечером.
Как прекрасно звучит в ней наш немецкий дух!
Песня в души несет мощь и решительность,
И мужи, отдыхая,
За столом ее всласть поют.
Да! Настанет пора славного Генриха –
Гнев забудет навек рыцарь, и сгинут прочь
Шумных франков потехи
И фиглярство Авсонии.
И меня за собой эта тихая песнь зовет
И влечет в край иной… Может, и мне, друзья,
Миннезингер являлся
На брегах моей юности?…