ВЕРЛЕН
Для тебя не имела значенье ни пища, ни крыша.
Был ты беден, но ложь презирал, не терпел полумер.
А стихи прорастали в Монмартр, и в пространство Парижа,
Сквозь парящие своды великого храма химер.
Как хотел ты, чтоб Сена своей убегающей влагой.
Не размыла твой гений, а лишь успокоила дух.
Там полвека назад о тебе говорил я с бродягой,
Мнилось мне – возле Сены втроем мы общаемся вслух.
И привиделись факелы, невдалеке баррикада –
Коммунары восстали, перегородили Париж.
А ведь кроме стихов ничего человеку не надо –
Говорил ты друзьям, а теперь ты векам говоришь
ВСАДНИКИ
Взойди на Джвари, монастырь Креста.
В долине оживающую карту
Перед тобой откроет высота –
Армази, Хетта – древнее Урарту.
И будет откровение дано
Твоей душе от славного предтечи –
Величие само погребено
В долине, омываемой двуречьем.
О, всадники, куда исчезли вы?
Промчавшись к солнцу в утреннем тумане,
Вы стали достояньем молвы…
Вновь в грохоте копыт летят мерани!..
ПО ДОРОГЕ В ПШАВИ
Своим неспешным предаваясь думам,
Старуха у дороги продает
Кур связанных…
За ней с извечным шумом
Арагва каменистая течет.
Стоит жара, и, обливаясь потом,
Старуха затеняет кур зонтом.
Вчера зажгла свечу перед киотом,
Шепча молитву шамкающим ртом.
Просила Бога, чтобы в день счастливый
Продать всех кур, купить мешок муки.
А солнце жаром обливает сливы,
И радуги в порогах у реки…
ПОБЕЖДЕННАЯ ГРУППА
Уверенный, молодцеватый взгляд
Он обращал к заоблачному пику
И говорил – мы все придем назад
С победой – вот и сбил их с панталыку.
И группа вся доверилась ему.
И, смело рюкзаки взвалив на спину,
Они взошли, к восторгу своему,
На ледяную горную вершину.
В морозной ураганной темноте
Когда от ветра начал задыхаться,
Он первый понял там на высоте –
До лагеря назад им не добраться.
Там осознал он – человек слабей
Небесных сил разверзших неба своды.
А безрассудство взбалмошных людей
И вызвало ужасный гнев природы.
И без отмщения каждый умирал,
Безмолвно принимая смерти муку
А тот, кто их сюда на смерть зазвал,
Лежал и не тянул к вершине руку…
«И столько лет прошло, и стерлось суетой…»
И столько лет прошло, и стерлось суетой
И ты забыла все, и рана затянулась…
Но все что есть –мой путь небесный и земной –
Я в жертву принесу, чтоб ты ко мне вернулась.
Лег на поля туман, а в вышине горят
Созвездью по всему ночному небосводу.
Страдаю и томлюсь, но за тебя я рад –
Беспамятность твоя дала тебе свободу.
«История событьями полна…»
История событьями полна,
Но все же для людей неуловимо,
От древних царств, от основанья Рима
До наших дней менялись времена.
В родных горах скрывались племена
Чтоб сохранить незыблемость уклада –
Пусть все как встарь – им перемен не надо! –
А все же изменялись времена.
И дождь, и солнце, и опавший клен,
И ветер, проносящийся над полем,
Неспешность дум, и речи нал застольем
Вершили изменение времен.
Закат и над рекою тишина,
Разгул весны на переломе к лету.
И может быть, как раз в минуту эту
Внезапно изменились времена…
РИСУЮЩИЙ ОБЛАКА
Рисует облака, рисует и стирает.
И облако послушно исчезает.
Исчезновенье как запечатлеть? –
Нарисовать. Немедленно стереть.
Вослед природе мечется рука.
Задумчиво проходят облака…
ЦЕНА МОЛЧАНИЯ
Как слышу я, что зал гремит,
Меня охватывает дрема –
Все это слишком мне знакомо,
Но все равно душа болит.
Где те, кто в этом шумном зале
Плясали, прыгали на бис,
Кому цветы адресовали –
Их нет и в глубине кулис.
Об этой быстрой пересменке
Хочу подумать в тишине,
Но прошлого аплодисменты
Назойливо звучат во мне.
Аплодисменты через фразу.
Холуйство –вечная беда,
Последствия видны не сразу,
Зато приходят навсегда.
Потомков суд всегда жестокий,
На прошлое легко пенять.
Но главное –нельзя терять
Цены молчания высокой…
ПАСТУХ И САМОЛЕТЫ
Когда самолеты, прочеркивая небосвод,
Над белым Кавказом летят в оживленном просторе,
Идя за отарой, за ними следит овцевод
И в небо глядит с неизбывной тоскою во взоре.
Кричит на овец, и с овчарками думает вслух,
Сидит у костра, по полгода отрезан от мира –
Под гул реактивный мечтает печальный пастух
О недостижимой, высокой судьбе пассажира,
Да вот путешествовать все то ему недосуг.
А те, кто на горы сквозь круглые окна глядели,
Из кресел удобных хотели бы выйти на луг,
Но мчались вперед к достиженью заведомой цели.
Так люди мечтают своей поменяться судьбой,
Им завидно видеть иные труды и заботы.
Меж тем над лугами, в прекрасной дали голубой,
Все так же летят то туда, то сюда самолеты…
МЫ РАССТАНЕМСЯ…
Хоть боюсь на свете только этого,
знаю я, что мы с тобой расстанемся.
Близится разлука наша долгая.
Вот заснет за речкой мельница,
Тьма сгуститься…
В час, когда душа
особенно страшится одиночества
мы с тобой расстанемся…
«К вам, старые дубы, я приходил когда-то…»
К вам, старые дубы, я приходил когда-то
И словно в древний храм, ступал под сень ветвей.
И, прислоняясь спиной к коре шероховатой,
Смотрел, как гаснет день, и вспоминал друзей.
При свете ярких звезд слышнее становились
В ущелье – волчий вой, в долине – шум гульбы.
И эти звуки все куда-то уносились –
Шумели надо мной широкие дубы.
Молитву ли они творили в час полночный,
И, жест сухих ветвей к созвездиям воздев,
Меж небом и землей свой шелест неумолчный
Преображали вдруг в таинственный напев.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Он вошел поздно ночью в шинели и шапке калмыцкой.
Разгорелась свеча, и он сел тяжело на скамью.
В деревянную бедную хижину путь был неблизкий –
Он рассказывал нам, как прошел одиссею свою.
Вся деревня спала, а Кавказ застилали туманы.
Всю декабрьскую ночь слушал сына-солдата мой дед.
Пережил он еще раз сыновни потери и раны –
Это встречи он ждал каждый день, каждый час девять лет.
Помню, сном беспокойным сын только под утро забылся.
И камин разожгли. Его руки огонь озарял.
И на старой тахте он заснул и ничем не укрылся,
Лишь домашним теплом – самым теплым из всех одеял.
Он вернулся, вернулся! И колокола ожиданья
Загудели в груди, значит. Беды терпели не зря, –
Жизнь пойдет по-другому. Теперь не страшны завыванья
Над притихшей деревней лютующего декабря.
Это было давно, так давно… Никого уже нету,
Ни того старика с засиявшим от счастья лицом,
Ни того, кто прошел в долгополой шинели по свету,
И вернулся домой, и беседовал ночью с отцом.
Нет и хижины той, ни тахты, и огня нет в камине,
Нет и вишни под окнами, шума не слышно ветвей.
Неизбежность потерь не сотрет в моем сердце святыни,
Только горечь в душе от прошедших и канувших дней.
Из Шалвы ПОРЧХИДЗЕ
«Пергаментное небо старовато…»
Пергаментное небо старовато
Над древними руинами…
Куда
Халдея убежала от Евфрата,
Когда взбесилась темная вода?
Но от потопа как бы ни стремились,
Они не убежали от судьбы,
К Евфрату никогда не возвратились
С оленьими упряжками арбы.
Прошли века иль только миг единый –
Все те же стены высятся вокруг.
Лишь времени тяжелой паутиной
Папирусы запеленал паук.
«Спят, повалившись на травы, ягнята…»
Спят, повалившись на травы, ягнята.
Мир пастуха, словно хижина прост –
Звезды крупнее казались когда-то,
Видно, привык он к сиянию звезд.
В царстве лугов торопиться не надо –
Пусть продвигается не торопясь,
Мерно плодиться и кормиться стадо,
И подсыхает июньская грязь.
Мир здесь остался простым как вначале
Волк их не тронет, и ты их не тронь.
Ночью не спят пастухи на привале –
В бубны стучат и разводят огонь.
Из Мориса ПОЦХИШВИЛИ
«Судьба, не исполняй всего…»
Судьба, не исполняй всего,
Что мной задумано когда-то.
Ведь воплощенье, торжество
Довольством иногда чревато.
Пусть не овладевает мной
Оно до самой смертной грани,
И путь не меркнет световой
Невоплотившихся желаний.
ДОРОГА, КОРРИДА, ЭРНЕСТ ХЕМИНГУЭЙ
А поезд, как бык, и ревет, и летит.
И в этом напоре утеряна мера.
Вселенная, словно коррида, гудит
И машет луною, как желтым сомбреро.
Вот красным плащом поведет семафор,
И поезд, помедлив, срывается с места,
Могучим загривком взметая простор…
И Он тоже здесь… Он спешит на фиесту…
Звонит этот колокол гулкий по ком?..
Вдруг поезд на шпагу рассвета наткнется,
Но кровь на арене засипят песком,
И зрелище вновь ни на миг не прервется.
Начнется такое, что только держись…
Оттуда не будет обратного рейса –
Со смертью не соединяется жизнь
На всем протяжении, словно два рельса.
«Санчо, мудрый, кто тебя-то обманул…»
Санчо, мудрый, кто тебя-то обманул,
Не сказал, что в этой жизни все иначе.
Уж не ценится выносливостью мул,
Человек же – прямотой своею, Санчо!
Нет и мельниц, а музейные –не в счет.
Ты слоняешься без дела, чуть ни плача.
Донкихотством уж не ценен Дон-Кихот,
Росинантством – Росинант. Вот так-то, Санчо
Все сбывается, о чем ты лишь мечтал, –
Будешь ты повсюду сыт, еду не клянча.
Сгинул рыцарства нелепый идеал,
Ты теперь среди своих, доволен, Санчо?
«Припомните, в один из этих дней…»
Припомните, в один из этих дней,
Когда к нам возвращались журавли,
Врагов мы принимали за друзей,
А мудрости безумство предпочли.
Но все это, конечно, не беда,
И стоит ли об этом сожалеть,
Когда помчалась талая вода,
И наступает время птицам петь.
Ведь если тишина стоит стеной,
То можем мы друг друга потерять.
Тогда вот здесь как и в глуши лесной
Необходимо громко закричать.
Мгновение ты должен возвратить,
Оно уже уходит, поспеши!
Поверь, сейчас ты должен поступить
По первому движению души.
Ты никогда не будешь горевать,
Что на пределе разума и сил,
Чтобы вернуть, спасти и удержать
Какую-то черту переступил.
«Быть ли оленю пленником жалким…»
Быть ли оленю пленником жалким,
Хоть он и бьется в ловушке лесной?
Стали твоими овес и фиалки,
Осуществился заговор твой.
Все же порою сопротивляюсь –
Глупое сердце восстанет всерьез,
Но лишь увижу тебя и пленяюсь
Смехом твоим, ароматом волос.
Я опечален своим раздвоеньем,
Но не желаю себя быть сильней.
И примирюсь со своим пораженьем,
Как примирился с победой твоей
ЛУКАВАЯ ЮМОРЕСКА
Щеколду отобью, и смерти храм покину –
Сегодня те врата отверсты для людей.
Но с дерева греха бес прыгнет мне на спину –
В лопатки мне вопьются пять дьявольских когтей!
О, как же мне стряхнуть тебя, дьявол-сплетня,
Дьявол-зависть, как тебя мне пристыдить.
Но мировой распад не отвратит обедня,
Вселенная умрет – ей предстоит остыть.
Вселенских катастроф предвестником визжащим
Дьявол тут как тут. И, путаясь в ногах,
О будущем твердит, молчит о настоящем,
А чмокнет – яд и мед оставит на губах.
Не соблазнитель, нет, дьявол – провокатор, –
Он в золоте сидит, он блещет в хрустале.
Кричит: скорей, скорей!
Взгляни в иллюминатор, –
На самолетном он кривляется крыле.
Истошно хохоча, в стволах взрывает порох,
В храбрящейся душе он разжигает страх.
О, правдолюбец мой, что ж ты увидишь в шорох –
Ведь ты давно живешь с повязкой на глазах!
У чести под ногой, как мина, бес взорвется,
Едва на скользкий путь попробуешь ступить.
Продаст дьявол все, что только продается,
А остальное все – пытается купить.
Бывает он на вид застенчивым и скромным,
Бывает даже он пришибленным порой.
Он постоит – уйдет. Прикинется бездомным
Все смотрит на тебя с укором и тоской…
Но камня у меня за пазухою нету,
Пусть пристает, шустрит – он сгинет, пропадет!
Не помешает мне служить добру и свету,
Не замутить ему мой ясный небосвод!
Но если на пути я человека встречу,
А на лице его дьявольская тень,
Его улыбка вдруг впивается мне в плечи,
Я прихожу домой, и плачу целый день.
УХОД
Что у прошлого в прошлом всплывает порой во сне,
Но в явь не выводится.
Так корабль затонувший не хочет лежать на дне,
А все же приходится.
И рыцарь печального образа смотрит, как неживой,
Вышедший из игры, мается.
Уже не хочет сражаться с мельницей ветряной,
А все же сражается.
И у судьбы, поставившей счастье во главу угла, –
Слезы одни и стенания.
Кто не хотел умирать – смерть тех как раз и брала,
Именно за нежелание.
Что-то сломалось в памяти… Словно магнитофон
С оборванной лентою.
И я кричу, не хочу не помнить о том,
А вот о чем – не ведаю.
Мечтаний фиалковый дождь вдруг начинает лить,
И пейзаж скрашивает.
И снова уходит тот. Кто не хотел уходить.
Его ни о чем не спрашивают.
А рыцарь, играя, вышел все-таки из игры.
Но, хоть ему и не нравится,
В новом театре, в тех же доспехах из мишуры,
Сейчас он опять появится.
МАРТИРОС САРЬЯН
Март, ростепель, все блекло…
Но весна –
Я понял, Мартирос, ее секрет нехитрый, –
Едва в твои холсты засмотрится она,
И сразу обретет цвета твоей палитры.
Свет выставки твоей Армению облек.
С картины в сад сбежал цвет персиковой ветки,
Прошел через поля твой солнечный мазок.
Долины и холмы полны твоей расцветки.
А ты ушел от нас, печалясь и скорбя
Не за судьбу своих ошибок и открытий, –
Трагическая мысль тревожила тебя.
Просил ты, уходя: «Друг друга вы любите».
Из Книги изойдя, став частью бытия,
Как будто свет свечи, нас озарило слово.
«Любите» –лишь о том была мольба твоя.
И должно нам любить, и нет пути иного.
Прощальной песни звук рождается во мне,
Рыдающий, простой и невозможный прежде.
Завета твоего достаточно вполне,
Чтоб сбыться навсегда единственной надежде.
Я знаю Мартирос, всем смерть нам суждена,
Но как смешон, как глуп ее закон нехитрый?
Опять в твои холсты засмотрится весна
И снова обретет цвета твоей палитры.
Из Зураба КУХИАНИДЗЕ
«Глядят созвездья вглубь колодца…»
Глядят созвездья вглубь колодца,
Небес полночных темен лик,
Когда в деревне раздается
Вдруг первый петушиный крик.
Край неба пепельного цвета.
И травы заблестят росой,
Когда предвестником рассвета
Звенит протяжный крик второй.
Вставай!
Пропустишь ненароком,
Проспав до третьих петухов,
Красавицу, что мимо окон
Пройдет по зелени лугов!
АРБА
Ступают быки отрешенно, понуро,
И холодно смотрит луна.
На козлы овечья положена шкура
И снегом запорошена.
С аробщиком путь одолели немалый,
Делили работу, судьбу.
Навстречу им путник пройдет запоздалый
Но не поворотит арбу.
По лунной дороге, где светлые тени
Ложатся на скомканный снег.
Быки не догонят ни лет, ни мгновений,
Когда еще жил человек.
Пустая раба по дороге плетется,
И цвикают мерно шаги.
Из дальней деревни вдруг плач донесется –
Замрут на дороге быки.
НОЧНЫЕ КРЫШИ
Луна к себе притянет сны земные,
И в час метаморфоз и перемен,
Вдруг крыши, словно бабочки ночные,
Взлетят и обнажат проемы стен.
И голос твой теперь я снова слышу –
Годов ушедших разомкнулся круг.
Светясь в ночи, легко прошел сквозь крышу
Изгиб летящий лебединых рук…
«Ожидание, как камень, тяжко сдавливает грудь…»
Ожидание, как камень, тяжко сдавливает грудь.
Если только ждать умеешь – все придет когда-нибудь.
Ждешь погоды, ждешь удачи и, смиряясь с невезеньем,
Вдруг поймешь, что эти годы оказались униженьем.
И покажется, что время не вперед идет, а вспять.
Душу губит ожиданье, если слишком долго ждать…
ФИАЛКИ В СТАКАНЕ
Сад еще под снегом спит.
Пук фиалок здесь расцвел.
Кажется – в воде стоит
Девчонка, подняв подол.
Ножки тонкие ее
Отражаются сейчас,
Заполняет бытие
Синий цвет веселых глаз.
«Отбился жеребенок от табуна, играя…»
Отбился жеребенок от табуна, играя,
И бесшабашно бегал, взметая белый снег.
Внезапно на опушке возникла волчья стая.
Пред серою стеной прервался бег.
Была деревня близко, несло жильем и дымом,
А тут на жеребенка шла смерть со всех сторон.
Расчесанная грива от страха стала дыбом –
Мой рыжий жеребенок был обречен.
И молнией ударил вожак, и налетела
Волною серой стая.
И, сжавшись весь в комок,
За деревом я плакал, в глаза все потемнело –
Ничем уже я другу помочь не мог.
Вдруг вырвалось из круга из смертного и звонко
Помчалось на свободу в простор полей лесов
Исполненное болью ржанье жеребенка, –
В нем было и прощанье, и крик, и зов.
А стая жадно ела, насытилась. Стемнело.
Как тени, волки скрылись. Настала тишина.
И лишь снега светились, и кровь на них алела.
А над пустой опушкой взошла луна.
Дрожащею спиной я прислонился к буку –
И как арба скрипел он – был ствол упасть готов.
А снежного покрова накинутую бурку,
Как строчками, прошили следы волков.
С тех пор в просторах зимних, где рыщет волчья стая
По ледяным дорогам без цоканья копыт,
Взвивая гриву ветра, пыль снежную вздымая,
Ржанье жеребенка летит, летит…
Его не оседлали, и страх его не гонит,
И лишь порой манит той деревеньки дым.
А следом без оглядки, в неистовой погоне,
Мое лихое детство летит за ним…
Из Резо АМАШУКЕЛИ
КЛАДБИЩЕ МАМЛЮКОВ
На войне на чужой не воюй.
Не клянись на чужом языке,
А забудешь родной – и погибель легка на помине.
Для кого добываешь венец,
Если дом твой стоит на песке?
И величье, и золото прахом пойдет на чужбине.
И тебя на пиру на чужом
Не украсит чужая чалма,
И огонь не согреет, и ветер твой лоб не остудит.
Много крови и поту прольешь,
Но положишь ты жизнь задарма –
Упадешь на песок, и тебя даже конь твой забудет.
…Я по городу мертвых иду.
Здесь мамлюки погребены.
А на выжженных солнцем камнях нет ни слова, ни знака.
И невольник владыки пустынь.
И наемник победной войны –
Ты в исламских глазах был и в жизни и в смерти – собака.
А осматривался я не зря –
Вон рябой маслянистой дугой
Гробовая змея по лучами отвесными дремлет.
И. Высеваясь из песка,
Чьи-то кости опять под ногой, –
Чужаков ни живых и ни мертвых земля не приемлет.
Дружно в сторону глядя одну,
На шоссе европейцы стоят,
Любопытством больны, по задворкам слоняются мира.
И опять с минаретов своих
Муэдзины сейчас закричат.
Ветер запах гашиша доносит сюда из Каира.
И была нестерпимой жара
И за горло брала духота –
На погосте на том я другие испытывал муки:
Боль утраты терзала меня,
И таланта и страсти тщета –
Ведь когда-то и Грузию распродавали в мамлюки…
Из Ободиява ШАМХАЛОВА
«Вдохну, в вдоха не хватает…»
Вдохну, в вдоха не хватает.
Так рыба на песке морском
Упорно ловит воздух ртом,
А он ей жабры разрывает.
От суеты обалдеваешь.
Боль сдавит обручем виски.
И только ты меня спасаешь
Прикосновением руки.
Я ожил за одно мгновенье!
И как глоток из родника,
Мне принесла твоя рука
Прохладу, ясность и спасенье.
Твоей руки коснусь губами.
О, если бы я так же мог
Тебя спасти, укрыв руками,
От всех печалей и тревог.
«Перестань ты плакать, перестань…»
Перестань ты плакать, перестань –
Ничего словами не вернешь.
Выйду на мороз в такую рань
Или поздноту – не разберешь.
Эх, моя дороженька бела.
Ничего понять мне не дано.
До дверей меня ты провела,
В спину мне теперь глядишь в окно.
Холодок стекла приятен лбу.
Смотришь ты на жалкий мой побег.
Жаловаться можно на судьбу
Так же как на этот белый снег.
Буду я и падать и скользить –
Ведь под снегом самый скользкий лед.
Но нельзя из жалости любить –
Это только прошлое сотрет.
У любви есть заездные часы,
А других, наверно, вовсе нет.
И твое созвездие Весы
Шлет мне свой прощальный, слабый свет.
«Есть в каждом языке священные слова…»
Есть в каждом языке священные слова,
Их смысл из века в век нисколько не менялся.
Их силой вечевой в час горя, торжества
Народа дух как буря поднимался
И не перетирала их молва.
Немного слов таких.
Нельзя их повторять,
Подыскивая повод ерундовый.
Свой смысл они вдруг могут утерять,
Когда в час испытания суровый
Случиться их произнести опять.
ЭЛЕГИЯ
А. Тарковскому
Нас все-таки, Андрей, загнали, обложили,
И слышится вокруг какой-то волчий вой.
Я в комнате свой сижу, как в яме Жилин,
И холод этих стен я чувствую спиной.
Хоть можно выйти в дверь, минуя шкаф плечистый,
Но долгих взглядов вслед мне все ж не миновать.
И пусть всегда мне мстят врачи и карьеристы
За то, что на лице трагичности печать.
Мой дом в горах спален. Хоть там я не был признан,
Все ж ненависть невежд шла по моим следам.
И мне кричали вслед, мол, где твоя отчизна,
Ты, горец, что несешь ты русским небесам?
Но всем клеветникам Пегаса не стреножить.
Над ямой роковой крылатый конь взлетит,
Как вам не надоест ему ловушки множить,
Чем так пугает вас шум крыльев, стук копыт?
И крона жизни вдруг внезапно увядает,
Когда разрушат ствол древесные жуки.
Изменишь только звук, который вам мешает,
И сразу же трухой становятся стихи.
Совет мне подают: – Ты не беги потравы,
А слейся с ней – придешь к покою и добру.
Спасибо за совет, но все ж, хотя вы правы,
Я пандур протянул навстречу топору.
Иные шепчут мне: –Все это продается.
Что ломишься ты в дверь, открыть ее легко –
Ткни золотым ключом, она и отопрется,
И прошмыгни туда…
Пойдешь так далеко!
Короткий список дел заменит жизни повесть,
И выгодная мысль не породит стыда.
Все может быть и так…
Но неужели совесть
Лишь только рудимент, отмерший без следа?
Да, знаю, жизнь – борьба.
Победами итожить
Положено судьбу; и этот путь не нов.
Но верю я. Андрей. Я сердцем верю все же –
Жизнь наша для любви, для праведных трудов.
Я падал, как сизиф, в отчаяния бездну.
Но вопреки всему я разводил сады,
И вот они цветут красой небесполезной –
Еще придет пора и принесет плоды.
Андрей, так пусть же страх не управляет нами,
И мы дойдем туда, где молнии хребта
Бегут за горизонт, где вечными снегами
Просвечены насквозь лазурь и высота.