«Вроде было давно. И быльём поросло, и забыто…»
Вроде было давно. И быльём поросло, и забыто…
Мемуары в пыли, но страницы разгладишь рукой,
И опять полотно эпохальных событий и быта
Развернётся вдали для повтора красной строкой.
Снова светские рауты, Геккерен и анонимки,
Петербургские сплетники, вызов… Поругана честь.
В перспективе судьбы – только ауты и недоимки.
Значит, выбор оружия-времени-места и… месть.
Суета, секунданты, заряжены пистолеты.
Пять шагов до барьера, два выстрела и тишина.
Со смертельною раной поэта увозит карета,
Он бодрится ещё, но уже сиротеет страна…
А потом всё на грани и сутолока в кабинете,
Двое суток борьбы не на жизнь, не за рифмы уже…
Доктора и друзья, и супруга, и малые дети…
Наконец, духовник, потому что открыто душе.
Пульс почти что не слышен, пиявок давно уж не нужно…
Стынут руки и ноги, становится пусто внутри…
Чуть мочёной морошки… Но дышится слишком натужно…
Вот и выдох потух… На часах без пятнадцати три…
А потом – наводнение: было желающих столько,
Чтобы только проститься и руку его целовать.
Люди толпами шли днём и ночью в квартиру на Мойке,
Но за эту любовь нужно было сперва умирать.
Даже вынесли стену. Знакомые и незнакомцы
Приходили к нему: поклониться и перекрестить.
От печали темнело, потому что уже без Солнца…
Но раз Пушкин простил, значит, надобно тоже простить.
Потому что и нас упакуют в промёрзлые земли,
А пора, не пора? – на часы в себе посмотри!
Всё по кругу идёт. Так внемли мемуарам и внемли
Потому что и нам будет время без четверти три…