ИЗ КНИГИ «ВЁРСТКА МИРА»
ПОРТРЕТ В ОКОННОЙ РАМЕ
Родившаяся в день весеннего равноденствия и год деревянного дракона, я нахожусь в возрасте, который в средние века считался условной серединой жизни, а в советские времена – концом творческой молодости. Не испытываю о ней ни малейших сожалений, поскольку, во-первых, всегда с иронией относилась к классификации, в соответствии с которой Лермонтова следует считать недорослем отечественной словесности, а Державина – литературным перестарком, и во-вторых, уже давно не чувствую себя начинающей поэтессой, чему имею косвенные (помимо стихов) подтверждения, весьма окрыляющие и согревающие душу.
Самое памятное и дорогое – от Евгения Винокурова, у которого училась в Литинституте. Сдержанный и осторожный в оценках, в последнем в своей жизни интервью он назвал меня… Мастером. Именно так, с большой буквы – не больше и не меньше! Никому не известную студентку, не выпустившую на тот момент ни одной книги (теперь их уже три) и, по советским литературным меркам, в лучшем случае находившуюся в бессознательной поре творческого младенчества! Разумеется, редактор быстренько исправил оплошность знаменитого поэта: в интервью, вышедшем уже после смерти Винокурова, «мастера», берущие у него уроки, не упоминались даже намёком.
Этот парадокс был вполне в духе Евгения Михайловича, считавшего, что поэзии нельзя научить: она или имеется в душе, или отсутствует как таковая, – и мечтавшего воспитать ученика, «чтоб было у кого потом учиться». Согласитесь, весьма редкое для творческого человека желание: учить любят все, но учиться, да ещё у тех, кого только вчера наставляли уму-разуму! Стоит ли удивляться, что отношения отцов и детей в современной литературе, как правило, развиваются в жанре возрастного геноцида, порождая навязчивые слухи о том, что поэзия умерла, и отчаянные попытки ностальгирующих знаменитостей закрепить за собой сомнительный статус последних стихотворцев России.
Но живой огонь поэтической традиции можно передать только из рук в руки. Даже Пушкин, который сам – целая Вселенная, нуждался в том, чтобы патриарх российской словесности рукоположил его на стихотворное поприще. И уж верно недаром он, столь дороживший мимолётным знаком Державинского внимания, сказал напоследок: «И буду славен я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит!» Только Высокие Духи, просветляющие тёмные стороны земного бытия, нуждаются в творческих наследниках. Обыкновенные гении для этого слишком самодостаточны. Бродский, например, такой потребности не ощущал, нет её и у Солженицына. В другое время ничего страшного в этом не было бы, но эпоха перемен, в которую мы живём, настоятельно требует сомкнуть ряды, «чтоб не пропасть по одиночке».
Одиночки не участвуют в донорском взаимообмене творческих энергий, сдерживающих натиск окружающего хаоса. В созданное ими входишь, как в музей: разглядывать не возбраняется, а фотографировать и трогать руками – Боже упаси! Зато у Винокурова можно черпать полной горстью: через него протянулась и моя ниточка к Анне Ахматовой, от неё – к Иннокентию Анненскому и так всё дальше в головокружительную глубь литературных веков по дороге, которую мой коллега Леонид Володарский обозначил ёмким словом «светореализм». Буду сердечно рада каждому спутнику, присоединившемуся к этой генеалогической Одиссее с непредсказуемым маршрутом: назад в будущее и вперёд в прошлое!