ГОЛОС
Над миром птицы разливаются
на голых ветках, навесу.
Поют, ну прямо разрываются!
Они предчувствуют весну.
Гляжу на птиц непонимающе.
Их голоса звучат, как зов,
из почвы травы вынимающий,
с весны снимающий засов.
Как будто ими дерн питается,
и плес, и каждый лист в лесах…
Но есть еще побольше таинство,
таящееся в голосах.
Вот эта крохотная горлинка,
что так ничтожна, так сера, –
ее серебряное горлышко
куда огромней, чем сама!
Я палкою по ветке стукаю.
Она летит, смешна, мала,
и не волшебною свистулькою,
а так, букашкой в два крыла.
Но, словно бы томима голодом,
все безысходней, все сильней
она томится дерзким голосом,
ему темно и тесно в’ней.
И так, как после вдоха выдохнуть
наполненная грудь должна,
стремится птица голос вытолкнуть,
который больше, чем она…
В том, что обычно необычное,
я убедить себя спешу.
И не ревниво, не обидчиво
за серой горлинкой слежу.
Потом на улицу сугробную,
вполне надеясь на успех,
я выхожу и голос пробую.
Но слаб он, как осевший снег!
И сразу всё вокруг шатается,
приобретая прежний вид.
И снова птичий голос таинство
необъяснимое таит.
Ах, птицы! Как ребенок голенький
начну от печки, от азов.
Я верю не себе, а горлинкам
с их лазерами голосов.
Ведь, счастливы или обижены,
среди затиший и шумих
мы чем-то все же в жизни движимы,
что много больше нас самих.
Над мелкостью, над тем, что – пасмурно,
иль сердце жмет, иль зуб щемит,
сперва негромко и опасливо,
как у птенца: «чивить, чивить!»,
но все храбрей, как утро брезжится:
шаг, взмах и – голову сломя! –
о, неужели не прорежется
тот голос,
больше, чем сама?!
* * *